Крупицы золота в тумане - Даниил Горбунов

И вот случилось как раз то, что было способно прогнать эйфорию у приятелей Конора, и чего так опасался Фрэнк. На горизонте показалось по меньшей мере десятка два индейцев.

– Смотрите, смотрите же, – запричитал толстяк Дуглас, первым заметивший краснокожих.

Сначала все впали в замешательство. Лишь те немногие, кто не обладал достаточной остротой зрения, озадаченно переглядывались и рассеянно шептали:

– Да что там такое? Что?

Потом воцарилась тишина. Каждый, затаив дыхание, смотрел на краснокожих людей в пёстрых нарядах и с воткнутыми в волосы большими перьями. Индейцы в свою очередь не сводили глаз с путешественников. Индейцы были гораздо опаснее диких зверей, живущих по инстинктам. И даже смелый, уверенный в себе Конор, которого так прославляли в последние дни, вдруг побледнел и передёрнулся, будто от холода. Этот «смельчак» внимательно оглядывал краснокожих и, наверняка, молился, чтобы только не с него сняли скальп, а с кого-нибудь другого.

Мистер Рассел, будучи опытным в подобных делах, один сохранил самообладание. Он терпеливо ждал, приближая к глазам бинокль.

– Что им нужно? – спросил Марк.

Этот вопрос он мог даже не озвучивать, потому как все до одного думали о том же. Молодые путешественники особенно пытливо вглядывались в индейцев, предки которых когда-то помогли европейцам освоиться на этом континенте и которые теперь вынуждены терпеть главенство белого человека.

– Может, им показать вот эту штуку в действии? – загадочно произнёс Конор и медленно вынул пистолет.

– Даже не думай! – твёрдо сказал мистер Рассел и ещё раз взглянул в бинокль. – Если выстрелишь, то нам точно несдобровать, они ещё и стрелы в ход пустят, тогда твоя эта штука никак не поможет.

Конор спорить не стал и с досадой убрал пистолет.

– Матерь Божья! – чуть слышно прошептал Фрэнк, вдруг соскочил с передка, и, обойдя фургон, залез внутрь его.

– Ты что там спрятаться решил? – догнал его вопрос Конора.

Но через минуту Фрэнк вышел с листком бумаги и карандашом в руках. Прижав листок к стене фургона, он начал что-то быстро записывать. Его рука, державшая карандаш, дрожала.

– Что ты делаешь? – спросил его Марк.

Фрэнк отвлёкся от своего занятия и быстро ответил:

– Ясно что – пишу завещание. Лучше бы вы тоже писали.

– Вот же чудак! – протянул Марк, но не засмеялся, сейчас было не до смеху.

Закончив писать, Фрэнк, как и все остальные, устремил взгляд на краснокожих.

– Они не решаться напасть, – говорил Роберт, – обычно индейцы нападают ночью и перерезывают спящим горло. Вот если бы они настигли нас, когда мы остановились на ночлег, и дежурный бы задремал, то, я думаю, далеко не все бы выжили.

Мистер Рассел выдал всё это совершенно непринуждённым тоном. Собранность и спокойствие Роберта удивили каждого путешественника. В его самообладании чувствовалось какое-то равнодушие. Но, может, так только казалось. Может, это его равнодушие, с каким он говорил, что многие из них могли бы быть уже мертвы, приди эти индейцы ночью, есть та черта характера, которая приобретается вместе с опытом, когда часто сталкиваешься с тем, что другим бы показалось просто ужасным, но для тебя это уже обыденно. Так, например, наёмные солдаты не будут бояться звука свистящих пуль, потому что они слышат его каждый день. Они хорошо знают, что ту пулю, которой суждено поразить именно их, они не услышат. Поэтому свист пуль для них – радость, означающая, что пока жизнь продолжается.

Новость, что многих уже могло бы не быть в живых, поразила абсолютно всех. Тут же послышалось несколько шепчущихся голосов, выражавших полный ужас. Эта встреча с краснокожими, возможно, была только первым испытанием и, может быть, как раз в следующую ночь кому-нибудь перережут горло, кто-то умрёт, так и не исполнив своей заветной мечты. Бессонные ночи теперь точно гарантированы всем, и в этот раз спать многие не будут не из-за того, что они тоскуют по Востоку, а потому, что им будет просто ужасно сложно закрыть глаза, думая об индейцах с острыми ножами. В начале пути никто не боялся индейцев, всем казалось просто непостижимо, что они могут настигнуть их, казалось, что этого точно с ними не случится, но сейчас, когда племя краснокожих виднелось вдалеке, вдруг все эти страхи стали реальными.

Но вскоре, вглядывающийся вдаль Том, забывший с появлением индейцев о своей сонливости, произнёс:

– Смотрите, кажется, уходят.

Действительно, индейцы, потерявшие всякий интерес к группе белых людей, которые сейчас не представляли никакой опасности, повернули своих лошадей и медленно удалялись. Совсем скоро на мили вокруг снова никого не осталось, кроме группы Рассела. И хотя те, кто мог причинить вред, исчезли, потрясение от встречи с ними длилось ещё минуту. Вокруг всё застыло, и только ветер как ни в чём не бывало продолжал разносить по земле крохотные песчинки.

– Едем дальше! Ну, чего ждёте? – раздался голос Роберта, на фоне тишины он прозвучал как раскат грома.

Все оживились и побрели к фургонам. Никто ещё не успел отойти от того шокирующего заявления мистера Рассела, что они могли быть уже мертвы. Но при этом каждый старался тщательно скрыть страх.

Эдвин видел индейцев в первый раз, это событие точно навсегда останется в памяти. Его также теперь сковывал страх, но он вспомнил первый день, когда мистер Рассел ясно сказал, что далеко не все вернуться назад, что их могут настигнуть индейцы. И теперь следовал вопрос: разве их не предупреждали?! Конечно, их предупреждали, но почему тогда многие, в том числе и Эдвин, пропустили всё мимо ушей? Ну да, точно, им было не до этого. На уме у них было золото и ещё раз золото. Каждый любил золото, как мифический царь Мидас. Лучшего сравнения, наверное, не найти. Мидас так сильно желал быть богатым, что попросил богов, чтобы те даровали ему возможность превращать в золото всё, к чему он прикоснётся. В итоге Мидас умер от того, что не смог есть: вся еда превращалась в золото. Вполне возможно, что многих, отправившихся на Запад людей, ждёт не менее трагическая участь, их где-то уже поджидает смерть.

Они скрывали страх не потому, что не хотели выглядеть слабаками в глазах товарищей, а потому, что страх этот выглядел бы просто глупым. В голове звучала фраза: «И не смейте говорить, что вас не предупреждали! Не смейте!» И правда, если бы кто-нибудь устроил истерику по поводу того, что он никак не ожидал, что их поездка таит в себе столько опасностей, ему пришлось бы довольствоваться лишь укоризненным взглядом Роберта, спрашивающим: «А разве я вам не говорил об этом?» И не чего тут утверждать, что во всём виновата мечта разбогатеть, которая повела всех неведомо куда. Нужно называть вещи своими именами. Это не мечта, это самая обыкновенная жажда денег, желание заполучить их любой ценой.

Встреча с индейцами опустила с небес на землю всех расхрабрившихся приятелей Конора, всеми без исключения овладела задумчивость, продолжавшаяся слишком уж долго. Только один раз Конору удалось ненадолго вывести всех из подобного состояния: вечером того же дня, когда компания наткнулась на индейцев, он решил подшутить над Фрэнком:

– Ну что, Фрэнк, куда ты теперь денешь своё завещание, а?

Фрэнк молчал, на лицах остальных появилась лишь лёгкая улыбка, но затем она исчезла, и снова все погрузились в задумчивость.

Странности в поведении Тома становились всё более заметными, и Фрэнку, наблюдавшему за ним больше остальных, стало ясно, в чём причина подобного поведения Тома. Том не на шутку заболел, отрицать этого не было смысла. Фрэнк несколько часов бормотал себе под нос симптомы Тома:

– Сонливость, слабость, озноб, тошнота, головная боль.

Эдвин внимательно его слушал, но когда в ход пошли медицинские термины, неизвестные ему, он отказался от этого занятия.

Фрэнк продолжал бормотать, мысленно открывая в голове большой справочник болезней и пытаясь вспомнить, не встречал ли он похожие случаи. Когда Фрэнк заметил, что Томом овладели судороги, он наконец всё понял.

– Малярия, конечно, малярия, – пробубнил он.

Том теперь всё время лежал в фургоне, а Фрэнк – ухаживал за ним. Фрэнку больше некогда было предаваться мучительным воспоминаниям о Балтиморе и думать об индейцах или о какой-то другой опасности. Поэтому он быстрее остальных вышел из состояния задумчивости и погружённости в себя. Даже в свободное время он размышлял о здоровье больного.

Всем хотелось знать, как самочувствие Тома, но в фургон, в котором тот лежал, Фрэнк строго запрещал заходить. При этом Фрэнк также не был многословен в обсуждении болезни Тома. Но по его спокойствию, собранности, что выражало профессионализм, все понимали, что этот человек знает, что делает, и что пока волноваться нечего.

Так как мысли путешественников вертелись в основном около заболевшего товарища, никто не замечал странную перемену в Коноре.